Пятигорск

Руфин Иванович Дорохов

Руфин Иванович Дорохов (1801-1852) - участник кавказских войн, вместе с М. Ю. Лермонтовым в 1840 году пребывал в Галафеевской экспедиции. От раненого Дорохова поэт принял командование отрядом «охотников».

П. А. Висковатый значительное внимание уделил ходившим тогда в Пятигорске слухам об участии Дорохова в подготовке дуэли Лермонтова.

«В дело,- пишет Висковатый,- вмешались и посторонние люди, как например, Дорохов, участвовавший в 14 поединках. Для людей, подобных ему, а тогда в кавказском офицерстве их было много, дуэль представляла приятное препровождение времени, щекотавшее нервы и нарушавшее единообразие жизни и пополнявшее отсутствие интересов».

«Даже есть полное вероятие,- продолжает он,- что, кроме четырех секундантов: князя Васильчикова, Столыпина, Глебова и князя Трубецкого, на месте поединка было еще несколько лиц в качестве зрителей, спрятавшихся за кустами - между ними и Дорохов».

Несколько далее, говоря о преддуэльной встрече противников в селении Каррас, Висковатый сообщает:«Говорят, Мартынов приехал туда на беговых дрожках с кн. Васильчиковым». И в примечании к этому месту добавляет:

«Другие говорят - с Дороховым, что сомнительно, потому что в Пятигорске старожилы говорили, что Дорохов 15-го июля под вечер много разъезжал верхом на коне и что знавших этого человека его суетня поразила: «Что-нибудь да замышляется недоброе, если Дорохов так суетится!» О какой-то неясной, очевидно, некрасивой, роли Дорохова в истории дуэли Лермонтова говорилось и в малодостоверных рассказах майора Карпова в передаче С. Филиппова»

Противоположное мнение приводится в воспоминаниях Н. П. Раевского. Хотя последний называет Дорохова бретером, участником 14 дуэлей, но сообщаемый им совет этого «бретера» - разлучить противников на некоторое время с расчетом, что «раздражение пройдет, а там, бог даст, сами помирятся»,— свидетельствует о стремлении Дорохова утихомирить противников. В таком же смысле высказывается и Э. А. Шан-Гирей в статье, опубликованной в журнале «Север». «Несправедливо,- пишет она,— также предполагать Дорохова подстрекателем».

Наконец, о горячем сочувствии Дорохова к погибшему поэту свидетельствует сцена, о которой сообщается в воспоминаниях декабриста А. С. Гангеблова.

«Когда,- рассказывает он,- был убит Лермонтов, священник отказался было его хоронить, как умершего без покаяния. Все друзья покойника приняли живейшее участие в этом деле и старались смягчить строгость приговора. Долго тянулись недоумения. Дорохов горячился больше всех, просил, грозил и, наконец, терпение его лопнуло: он как буря накинулся на бедного священника и непременно бы избил его, если бы не был насильно удержан князем Васильчиковым, Львом Пушкиным, князем Трубецким и другими».

Следует сказать, что этот «бедный», по словам Гангеблова, священник был, по-видимому, известный сутяга и кляузник Эрастов, возбудивший потом целое дело против хоронившего поэта протоиерея Александровского. Мы, видим, таким образом, что мнения относительно участия Дорохова в дуэли не являются единодушными. Чтобы можно было сделать по этому вопросу наиболее правдоподобное заключение, необходимо выяснить, что нам еще известно о Дорохове.

О Р. И. Дорохове составилось представление как о неисправимом бретере, неоднократно разжалованном за участие в дуэлях в рядовые. А между тем новые архивные документы подобных сведений не подтверждают. По ним можно установить только два случая разжалования Дорохова в рядовые, и оба раза это произошло не из-за дуэли, а по другим причинам

В списке «Штаб- и обер-офицеров Нижегородского драгунского полка, бывших разжалованными и потом прощенными», от 1 мая 1832 года в графе «За что и когда были разжалованы и когда прощены» о поручике Дорохове приводятся такие сведения:

«За буйство и ношение партикулярной одежды 1820-го года декабря 5 дня по высочайшему приказу был разжалован из прапорщиков учебного карабинерного полка в рядовые до выслуги и определен в гренадерский наследного принца Прусского полк; из коего переведен 1824-го августа 22 дня, в 3-й баталион Тарутинского пехотного полка, а 1827-го года генваря 28 по высочайшему повелению выключен в Отдельный Кавказский корпус и по предписанию бывшего корпусного командира ген. от инфантерии Ермолова того же года февраля 23-го определен в сей Нижегородский драгунский полк, в котором за отличие в сражении против персиян в 1827 году по высочайшему повелению того же года декабря 7 дня произведен в унтер-офицеры; 1828-го года генваря 1 дня, по высочайшему приказу, за отличие против персиян произведен в прапорщики; того же года декабря 3-го по высочайшему приказу за отличие в сражении против турок произведен в поручики».

В том же списке, в графе «как ведет себя по службе» отмечено «очень хорошо». В графе «какой нравственности» имеется отзыв: «очень хорошо». Из этого документа можно с достаточной вероятностью установить, что в 1820 году произошло первое разжалование Дорохова. Причина разжалования не имела ничего общего с бретерством. Семь лет пришлось ему тянуть солдатскую лямку. Только после перевода в 1827 году на Кавказ он сумел быстро отличиться в военных действиях против персиян и турок и получить один за другим несколько офицерких чинов. В 1832 году он был уже поручиком.

В 1837 году Дорохова можно было уже встретить отставным штабс-капитаном в Москве, по снова под судом. В начале следующего 1838 года он был во второй раз разжалован в рядовые.

Подробности о его новой истории находим в архивах 111-го отделения. Обстоятельства этого дела таковы. Проживая в Москве, Дорохов с переменным успехом ведет крупную карточную игру, попадает через своего бывшего товарища князя Вяземского, не подозревая того, в компанию великосветских шулеров и делается жертвою их мошенничества.

Не находя другого выхода, он вызывает князя Вяземского на дуэль, а затем, через некоторое время после того, как секунданты уладили этот инцидент, теряет терпение и в исступлении, которое он объясняет прежней тяжелой раной в голову, подвернувшимся под руку кинжалом наносит удар бесчестному игроку Сверчкову. После окончания этого дела Дорохов снова оказывается рядовым в кавказской армии, где он блестящими подвигами добивается производства весною 1841 года в,чин корнета, и в этом чине появляется летом того же года в Пятигорске.

Вот некоторые подробности этого события из докладной записки московского обер-полицеймейстера Цынского, производившего дознание по данному делу.

«Дорохов объяснил,- сообщает Цынский,- что по получении отставки и по прибытии в Москву, отставной поручик кн. Вяземский возобновил с ним знакомство, как прежний сослуживец, и предложил играть вместе, говоря, что он, Дорохов, не зная тонкостей игры, рискует ежедневно быть обманутым, чего при его сообществе опасаться не должно, ибо Вяземский будет наблюдать за игрою противника. Дорохов, проведя 16 лет в кругу благородных бивачных товарищей и будучи доверчив, не усомнился и в этом случае в приязни старого сослуживца. Вяземский познакомил его с отставным ротмистром Сверчковым, которого называл лучшим своим другом и человеком испытанной честности. Дорохов поверил этому. У Вяземского бывали вечера, где Дорохов, играя в доле с Вяземским и Сверчковым, выигрывал. Когда же играл против них, то всегда проигрывал и был столько ослеплен, что не внимал ни советам жены, ни предварениям знакомых быть осторожным».

Эта доверчивость Дорохова и явилась причиной его последующих злоключений. Кроме пристрастия к карточной игре, вторым крупным недостатком Дорохова следует считать его крайнюю несдержанность. Об этом, в частности, мы можем судить по воспоминаниям сосланного на Кавказ по делу декабристов М. И. Пущина. Он рассказывает, как однажды Дорохов за неумышленную задержку в дороге «начал тузить» своего денщика.

«Увидев это,- пишет М. И. Пущин,- я приказал денщику своему Кирилову запрягать лошадей и объявил Дорохову, что так как условие нарушено, и, не желая другой раз быть свидетелем подобных сцен, я его оставлю и предпочитаю ехать один, чтобы оборонить от побоев людей моих и его не вводить в искушение.-Дорохов давал мне новые клятвенные обещания вести себя прилично, только чтобы я позволил ему вместе со мною ехать, но я остался непреклонен: сел в коляску, весьма скоро запряженную четверкою лошадей, отдохнувших в течение целого дня, и пустился по ночи вперед по дороге ко Владикавказу».

Тот же Пущин, рассказывая дальше о встрече во Владикавказе с Пушкиным, говорит, что последний убеждал принять в их компанию Дорохова, который просил через поэта прощения и позволял Пущину прибить себя, если он кого-нибудь при нем ударит. Из воспоминаний Пущина мы видим, как Дорохова ценил А. С. Пушкин, да и сам автор воспоминаний.

«Пушкин,- пишет он,- все свое красноречие употреблял, чтобы меня уговорить согласиться на его просьбу, находя тьму грации в Дорохове и много прелести в его товариществе. В этом я был совершенно с ним согласен и, наконец, согласился на убедительную просьбу принять Дорохова в наше товарищество».

Нет сомнения, что это обаяние Дорохова испытывал па себе и другой наш великий поэт - М. Ю. Лермонтов, которому в последние годы жизни неоднократно пришлось встречаться с Дороховым на Кавказе. Поэт участвовал вместе с ним в Галафеевской экспедиции 1840 года. Есть основание предполагать, что в том же 1840 году они вместе провели некоторое время в Кисловодске и, наконец, летом 1841 года снова и в последний раз встретились в Пятигорске.

В чем же могло проявляться обаяние Дорохова? Декабрист Гангеблов пишет о нем: «Он всегда держал себя с достоинством, это был человек благовоспитанный, приятный собеседник, остер и находчив. Но все это было испорчено его неукротимым нравом, который нередко в нем проявлялся ни с того ни с сего, просто из каприза...»

Это был человек исключительной храбрости. Об этом, наряду с отзывами современников, может свидетельствовать письмо самого Р. И. Дорохова от 9 февраля 1838 года, адресованное расследовавшему его дело московскому обер-полицмейстеру Цынскому. Это письмо написано после разжалованья в рядовые, которое Дорохов счел для себя милостивым наказанием, так как, вероятно, ожидал ссылки на каторгу.

«Здоровье мое, пишет Дорохов, не совсем поправилось, но, желая как можно скорее загладить безумный поступок мой, я покорнейше прошу Ваше превосходительство благоволить отправить меня как можно скорее к месту назначения, где бы я мог доказать ценою всей крови своей, что не забыл и вновь пламенно желаю служить государю и России.

Лев Михайлович! Я знаю своих кавказских товарищей- они храбры до безумия. Чтобы отличиться в рядах их, надо тысячи раз рисковать жизнью, а мне необходимо, мне стыдно не отличиться: я вечный должник царя нашего и сын покойного Дорохова...Признаюсь, во время следствия по болезненному моему беспамятству, избегая быть запутанным клеветами хитрых на меня доносчиков и чувствуя себя виновным по закону, а не совести, я решился не оправдываться, но с покорностью ждать приговора...»

По-видимому, вскоре после своего письма Дорохов был отправлен на Кавказ и по своему обыкновению не раз блестяще отличился в военных действиях с горцами. Уже 23 июля 1838 года получено было уведомление, что «государь император высочайше повелеть соизволил: рядового Тенгинского пехотного полка Руфина Дорохова за отличное мужество и самоотвержение, оказанное при крушении судов наших у черкесских берегов, произвести в унтер-офицеры». В том же 1838 году за блестящее участие в экспедициях этого года он был представлен к чину прапорщика. Однако на этот раз награждение вышло не скоро. Он получил этот первый офицерский чин только по «высочайшему» приказу от 16 апреля 1841 года. Вскоре же после того приказом по отдельному Кавказскому корпусу от -30 июля 1841 года за № 99 было объявлено о награждении Дорохова знаком отличия военного ордена, иначе - солдатским Георгиевским крестом «За отличие, оказанное в экспедиции против горцев в 1840 г. в Большой и Малой Чечне».

Приведенные данные об отличиях и наградах, конечно, далеко не исчерпывающие, показывают, что свою клятву, данную в письме к Цынскому - загладить свой проступок, он сдержал в полной мере. Эти черты благородства Дорохова, равно как и засвидетельствованные многими его доброта и великодушие, несовместимы с участием в каких-нибудь низких интригах, а тем более по отношению к М. Ю, Лермонтову, который был его боевым товарищем. Вот почему утверждения майора Карпова, а за ним и биографа поэта об участии Дорохова в преддуэльной интриге в свете всех этих материалов мало достоверны.

После гибели М. Ю. Лермонтова Дорохов продолжал служить на Кавказе в небольших офицерских чинах и погиб в 1852 году во время одного из сражений, изрубленный вместе с несколькими другими храбрецами незаметно подкравшейся партией горцев. Очевидец рассказывает:

«На моих глазах было, когда погибли наказной атаман Кавказского Линейного войска Круковский, майор Полозов и начальник ракетной команды Руфин Дорохов. Кстати, как удивлен я был, читая «Войну и Мир» Толстого 30 лет тому назад. Ведь его Долохов написан с моего старого знакомого Руф. Ив. Дорохова. Толстой мог знать его в самый последний год его жизни, так как Дорохов убит не больше, как год спустя по прибытии Льва Ник. Толстого на Кавказ. Но, несомненно, что все характеристические черты и особенности Долохова взяты Толстым с Дорохова. Да, это был человек, даже на Кавказе среди отчаянно храбрых людей, поражавший своей холодной, решительной смелостью».