Кисловодск

А. М. Горький и К. С. Станиславский

Постоянные посетители Вод знают, что старый театр в Ессентуках однажды соединил в людской памяти два имени — А. М. Горького и К. С. Станиславского. Это было в 1903 году. Станиславский из года в год приезжал лечиться на Кавказские Минеральные Воды, Горький же заглянул сюда во время летнего путешествия по Кавказу, которое совершал инкогнито как обычный турист. Газетные корреспонденты, узнав об этом, хоть и с опозданием, но оповещали о его маршруте. Он тогда был в зените славы. Как рассказал в путевом очерке И. Я. Акинфиев, его узнавали повсюду, смотрели на него как на чудо, кто с благоговением, а кто из любопытства. Станиславский на Кавказских Минеральных Водах здесь, как правило, не посещал спектаклей. Создателю режиссерского театра были невыносимы постановки, в которых участвовали ансамбли из случайно, «на сезон» собранных артистов разных школ. Но 3 июля в новом ессентукском театре в пьесе Горького «Мещане», уже прошедшей в Московском Художественном театре, играл артист его труппы Д. А. Дмитриев, и Станиславский решил посмотреть.

Горький, заканчивая свое путешествие по Закавказью, прибыл сюда в тот же день из Владикавказа. Вечером, весь засыпанный дорожной пылью, в грубых сапогах, линялой косоворотке, увидел афишу «Мещан», обрадованно удивился — и до провинции пьеса дошла! — и купил билеты себе и своим спутникам: издателю товарищества «Знание» К. П. Пятницкому и артисту И. А. Тихомирову. Горький был сразу узнан: его портреты-открытки продавались в киосках. Вслед за ним, на радость антрепренеру, билеты в кассе вмиг расхватали. Весть: «Горький здесь» распространилась и за кулисы. Актеры взволнованно заглядывали в дырочки занавеса: сам автор будет смотреть их игру! Станиславский, ничего не подозревая, сидел в ложе. Горький разглядел в полумраке своего друга, постановщика его «Мещан», «На дне», и, как только упал занавес, бросился со спутниками к нему. Об этой неожиданной встрече Станиславский радостно и подробно рассказал в письме жене, артистке Московского Художественного театра М. П. Лилиной. Написал об их свидании и местный корреспондент «Петербургской газеты» (от 31 июля).

Друзья обнялись. Тотчас их окружила назойливая публика, Горький поморщился, и Станиславский предложил: «Улизнем?»

Они ушли в парковый ресторанчик. В письме Станиславский рассказал об эпизоде, характерном для будущего автора «Детства». Из ресторанной кухни слышались вопли избиваемого ребенка. Горький, задрожав от гнева, кинулся туда, вырвал мальчика из рук матери-посудомойки. Она-то о Горьком ничего не знала, стала грубить этому плохо одетому по виду мастеровому. Начинался громкий скандал, пока не подоспел одетый «как барин» Станиславский. Вместе с ним Горький уехал в Кисловодск. Мальчишки-газетчики уже кричали на улицах о приезде на Воды Максима Горького. Он и его спутники побывали на Бермамыте, куда курортники ездили на ночь любоваться сказочно прекрасным рассветом над Эльбрусом. То была популярная в те годы экскурсия. По сообщениям корреспондентов, Горький собирался посетить живописное ущелье с «Замком коварства и любви». Там собралась молодежь приветствовать любимого писателя, но он не приехал. Простудившись на Бермамыте с его сквозными ветрами и ночной стужей, Горький принял вдобавок холодную ванну и заболел. Станиславский усадил его в вагон совсем больным. К счастью, в дороге простуда прошла, и путешествие по Кавказу с финалом на Водах закончилось благополучно.

Не известно, бывал ли Горький на Кавказских Водах еще, но Станиславский являлся их постоянным пациентом. Его приезды — не случайный эпизод, а часть биографии. Письма отсюда семье, знакомым, сотрудникам, подробные, длинные, интересные, открывают целую панораму курортной жизни на протяжении многих лет и дорисовывают его собственный образ — человека чистых побуждений, очень доброжелательного, для которого искусство театра — цель и смысл всей жизни. Письма Станиславского читаются как увлекательная повесть о великом подвижнике и труженике сцены, сообщают о его интересах и стремлениях.

Летом 1900 года он впервые едет на Кавказ лечиться. В письме критику С. В. Флерову Станиславский рассказывает, как врачи оторвали его от любимого дела, которым он буквально захлебывался. С присущим ему юмором Константин Сергеевич пишет: «Еду на Кавказ на одиночное заключение... Приехал я сюда один на место моей ссылки и в первые дни подумал, что я в Китае. В вагоне меня предупредили, что следует покрепче запираться в своем купе, а то может прийти кавказский человек, который будет меня немного «резил»...»

В те годы Ессентуки еще имели облик пыльной казачьей станицы. «С первого взгляда не заметил ни одного дома. Какие-то избушки... Помню, были свиньи, бегающие по улице, очень много пыли...» Устроившись в «так называемой здесь гостинице», он пошел по «так называемому городу». И только в парке, где была сосредоточена тогда курортная жизнь, к удивлению, «увидел отлично построенные здания, фонтаны, кафе, рестораны». В первых письмах жене Константин Сергеевич жалуется на бытовые неустройства, но быстро меняет мнение: «Здесь лучше, чем в Виши» (французский курорт — Б. Р.). Он выбрал врача М. С. Зернова, и ему нравилось, как доктор его «ведет». Из гостиницы Зипалова Станиславский перебирается на благоустроенную квартиру в дом Воиновой, который стал его приютом и в последующие посещения Рхсеитуков. «Я освоился с этой тишиной... разговаривать езжу в Кисловодск».

Со временем он встретил здесь многих столичных знакомых. Стало веселее. Станиславский описывает жене поездку в Пятигорск с артистами, поэтом Лоло (Мунштейном), актером Редером. На Машуке их застала гроза, они спаслись от нее в ресторанчике на вершине. «Гроза была очень красива — облака неслись ниже нас, а потом радуга светилась над нами». Вначале актеры стеснялись маститого режиссера, но потом посыпались шутки, был объявлен конкурс на самого остроумного среди них. Победил поэт Лоло, сочинивший экспромт:

Чинаров с Редером сошлись на Машуке
И состязались в остроумье.
Бешту глядел на них в раздумье
И молвил им в тоске:
«Я тысячи веков гляжу на эти группы
и видел множество людей!
Поверьте ж мудрости моей:
Вы оба — глупы.

В 1901 году однообразие курортной жизни скрашивается обилием новых друзей. Познакомившись в санатории Зернова с молодыми актрисами Малого театра А. А. Яблочкиной и Н. А. Никулиной, Станиславский вместе с ними ездит в Кисловодск принимать нарзанные ванны, показывает им живописные окрестности. Основателя Художественного театра многие здесь уже знают, ищут с ним знакомств, он получает записочки от «благодарной публики». Назойливость смешит его и сердит. Какая-то дама сочувственно замечает: «При такой игре, как ваша, необходимо летом лечиться». Местные старожилы вспоминали, как гимназистами они «преследовали» Станиславского и Качалова в парке и в биллиардной и в шутку были прозваны «телохранителями».

Станиславский скоро полюбил Кавказ и рекомендует своим артистам лечиться и отдыхать на Водах. Присутствует он здесь на свадьбе В. И. Качалова с Н. Н. Литовцевой. В театр ходит только потому, что в Москве вечерами нет времени посещать чужие спектакли, а на курорте он может насладиться искусством заезжих крупных мастеров. Так, в Кисловодском Курзале он смотрел А. И. Сумбатова-Южина в «Джентльмене», в Ессентуках приветствовал М. Г. Савину.

Хороши его письма детям: маленькой дочери он дает советы, как «согревать людей добротой своего сердечка», рассказывает о детском празднике с концертом, который устроил в Ессентуках детский сад на небольшой сцене в галерее № 17. Сыну тоже пишет о том, что в Пятигорске 15 июля 1901 года, в годовщину смерти М. Ю. Лермонтова, он в торжественной обстановке возложил к памятнику венок от Художественного театра, излагает мальчику историю гибели великого поэта на дуэли.

Станиславский дал слово жене, что на курорте будет только лечиться, беречь нервные силы, расшатанные заботами о своем молодом театре и поисками образов в ролях. Поэтому он упорно отказывается от выступлений на сценах, несмотря на мольбы антрепренеров. «Форкатти даже заплакал», — пишет он жене. Отдыхает Станиславский с удовольствием: «Теперь никаким телефонам не догнать». Однако, охваченный своей главной страстью — театром, все-таки и на отдыхе постоянно трудится: обдумывает будущие роли, его обширная переписка полна театральных забот, советов актерам, набросками планов готовящихся постановок. Он ликует, приобретя здесь волынку для «Снегурочки».

В одном из писем О. Л. Книппер-Чеховой, отдыхавшей в Норвегии, Станиславский на многих страницах дает поручения «с натуры» проверить детали постановки их театром пьесы К. Гамсуна «Драма жизни» и намеченных пьес Г. Ибсена. Просит повидаться с Гамсуном, чтобы выяснить подробности замысла его сценических образов.

В год, когда Московский Художественный театр готовит «Синюю птицу», с Кавказа он пишет письмо Метерлинку, автору пьесы, бельгийскому драматургу, советуется с ним, приглашает в морозную Москву, обещая обеспечить шубой.

В 1903 году в Ессентуках большой съезд артистов: «Звезд здесь больше, чем на небе», — шутит Станиславский. Он сближается с танцовщиками Е. Гельцер, В. Тихомировым, певцом И. В. Тартаковым, ездит в Кисловодск на встречи с В. Н. Давыдовым. В то лето Станиславский живет в Новоказенной гостинице. Встреча с Горьким очень оживила его, но многолюдье раздражает, особенно «приставанья дам». Недоволен он и только что построенным в Ессентуках театром: «плохой и на плохом месте». Одно утешение — работа мыслей, которые он пытается изло­жить в уже задуманном теоретическом труде «Настольная книга драматического артиста». Это начало огромной его работы, ко­торая впоследствии воплотится в книгу «Моя система». Здесь же он заканчивает статью «Труд артиста кажется легким».

«Я в бунтующем Кавказе, — пишет он летом 1905 года актрисе Александрийского театра В. В. Котляревской, — несмотря на всякие ужасы, от которых нас предостерегали, здесь спокойно и хорошо. На этот раз я здесь с семьей и веду жизнь праведную, не легкомысленную, как раньше». Живет Станиславский опять на излюбленной и удобной даче Воиновой. Из-за забастовок железнодорожников сообщение с Кисловодском затруднено, но он все-таки прорывается туда для свидания с лечившимися «вторым хозяином» Московского Художественного театра В. И. Немировичем-Данченко и актером А. Л. Вишневским. Тем летом Станиславский изменил своему обыкновению отказываться от выступлений: в день годовщины смерти А. П. Чехова принял участие в благотворительном концерте, сборы от которого пошли на устройство «чеховской» комнаты для туберкулезных больных при санатории «Азау». В Казенном театре с М. П. Лилиной он сыграл сцены из «Дяди Вани» и «Чайки». В этом концерте вышли на сцену также А. Л. Вишневский и В. О. Массалитинова. В зале был драматург С. А. Найденов, который поднес исполнителям корзину роз, образующих монограмму АПЧ — Антон Павлович Чехов.

В конце июня, как всегда, Станиславские из Ессентуков пе­реехали в Кисловодск. Их адрес мы узнаем из письма М. Горькому: гостиница «Россия». Кисловодск становится любимым местом летнего отдыха Станиславского. Сейчас на улице Ярошенко, рядом с дачей художника, стоит красивое здание кардиологической клиники имени В. И. Ленина. Прежде здесь был частный пансион Ганешина, в котором в 1910 году Станиславский с семьей прожил особенно долго, до зимы. Освобожденный от московской повседневной суеты, он неустанно работал над будущей книгой о воспитании, обучении актеров игре без штампов. Станиславский создает собственный метод такого обучения. В прежние годы он читал наброски своих мыслей об этом артистам, учил по новому методу молодую О. В. Гзовскую, теперь в студиях Московского Художественного театра уже работают по его системе. «Кроме как на Кавказе, не удается записать все, что созрело», — пишет он единомышленникам. Станиславский работает прямо в парке, среди природы, заполняя заметками тетрадь, лежащую на коленях.

Но лето это оказалось полным несчастий. Сначала заболел сын Игорь, потом свалился в брюшном тифу сам Константин Сергеевич. Театр направил для ухода за ним режиссера Л. А. Сулержицкого. Станиславский любил этого светлого и одаренного человека, говорил, что его «поцеловали все музы». О ходе болезни Станиславского Сулержицкий писал Горькому, рассказывал, что режиссерское искусство Константин Сергеевич по привычке проявляет даже при перекладывании его на кровати: кому где стать, что кому делать, как бы конструирует мизансцены. Есть кисловодские фотографии того года: супруги Станиславские, их дети и «Сулер», так в тесном кругу называли Сулержицкого.

Станиславский ослабел. Ему не разрешают писать, он диктует деловые письма жене, и тайком от нее нарушает врачебные запреты. Сулер уехал. Лилина в теплом письме благодарит его за заботы, сообщает, что «Костя лепит короля для «Гамлета» — больше ему ничего не позволяют врачи,— но все-таки, вопреки запрещениям, продолжает ее письмо сам, обуреваемый волнениями за театр...». Осень. Все разъехались. «Кисловодск стал совсем глухой провинцией». В письме Немировичу-Данченко больной ликует: театр принял к постановке «Братьев Карамазовых». «Кричу ура и рукоплещу, как психопат, и радуюсь, как ребенок, поздравляю и люблю всех». И снова о деле, о театральном деле, словом, и во время болезни верен себе. С большой горечью воспринимает весть о смерти Льва Толстого: «Как страшно становится на земле без него!», то был тяжелый год. За границу, как советовали врачи, для полного выздоровления ехать не тянуло — «поиздержался», «дорогонько болеть в Кисловодске». Уехал отсюда только 5 декабря, удивленный, что «кругом все горы в серебре, а на деревьях почки».

Год за годом посещает Станиславский Воды, совсем здесь освоившись. Начинает лечение в Ессентуках, а затем отдыхает в Кисловодске. В 1912 году он живет с М. П. Лилиной в санатории «Азау», каждый день к ним приходят М. Г. Савина и Л. А. Сулержицкий. В Кисловодске снова живет в санатории Ганешина. Работает над книгой очень напряженно: «Я похудел. Очень много пишу», — сообщает он О. В. Гзовской. На душе неспокойно: в театре и его студиях, где уже появился Вахтангов, идут занятия по его системе, которую он воплощает в книге. Волнуется: «Если уж ничего из этих поисков не выйдет, значит устарел, пора на покой...»'. Любови Гуревич Станиславский жалуется: «Я гоняюсь целый месяц за вновь ощупанными ощущениями при творчестве... Устал, а не отдохнул... Все внимание было направлено на творящую душу актера, и поэтому я... плохо сознавал, что происходило кругом...».

Среди мемориальных мест Станиславского на Водах — самое главное, пожалуй, — кисловодский пансион Ганешина (теперь клиника имени В. И. Ленина), а в Ессентуках — сохранившаяся дача Воиновой. Живет у Ганешина он и в 1913 году. В письмах его этого периода мало говорится о лечении и быте, но они полны забот о судьбе театра. «В Кисловодске Бравичи, Качалов. Балиев, Книппер», — сообщает Станиславский уже взрослому сыну и дает ему много советов, как сохранить благородство души.

И всегда он окружен «созвездием талантов», шутит, придумывает развлечения. Собирались они часто на кисловодской даче артиста Л. Г. Тер-Акопова, прекрасного исполнителя роли Уриеля Акосты в одноименной пьесе Гуцкова. Читали стихи, обсуждали новые произведения писателей, музицировали, острили, и оттуда веселой компанией ранним утром в экипажах отъезжали на пикники в окрестности Кисловодска и Ессентуков. Особенно полюбились поездки в живописную Чугуеву балку, которую они назвали «Долиной очарования». И это название сохранилось за ней до сих пор.

Богат событиями на Водах был 1916 год. «Мой адрес с 13 июля: Ессентуки, санаторий доктора Пржесецкого», — сообщает он Л. А. Сулержицкому. С беспокойством пишет сыну о военной обстановке в Крыму, где тот проводит лето, зовет к себе. «Конечно, веселья не обещаю... Вчера из Ессентуков уехал Рахманинов, а с неделю уехал в Крым Шаляпин. Мы с ними отлично проводили время. Гуляли, пили воду. К нам присоединились Кусевицкий, Кошиц... Санины... Вся эта компания возбуждала внимание, что злило Рахманинова и радовало Шаляпина». С ними Станиславский встречался в ессентукском доме певца П. П. Фигурова — своеобразном музыкальном «салоне» на курортах.

Все города на Водах в то время были полны ранеными. «При поездках в Кисловодск и обратно вагоны переполнены... Дамы стоят... По инстинктивной привычке уступаешь им место, а тут же сидящие мальчики... еще бравируют тем, что я и женщины стоим. Объясни мне, что это такое?» Отсюда Станиславский пишет Немировичу-Данченко, выясняя все чаще возникающие между ними разногласия. Он полюбил Кисловодск и мечтает устроить в нем даже в зимние месяцы маленькую студию, чтобы «репетировать и разговаоивать на воздухе об искусстве. Когда придет это время? Хоть бы дождаться...»

На глазах Станиславского развивались наши курорты, особенно Ессентуки, о которых он некогда писал: «Боже, куда я попал, в Индию, Персию или Китай?» В 1927 году Станиславский отдыхал в санатории ЦЕКУБУ (Центральной комиссии по улучшению быта ученых, ныне санаторий имени Горького) вместе с крупнейшими деятелями советской культуры, для которых санаторий и был построен. На вокзале почетного гостя встречали артисты.

Дочери и внучке Константин Сергеевич описал жизнь в новом санатории: «Мне выбрали комнату не в главном доме, а рядом, неподалеку, где мило и тихо... Санаторные дамы, новые мои поклонницы, приносят мне цветы... Отсюда замечательный вид, который можно сравнить только с видом на Тифлис с грибоедовской могилы... Кажется, стоишь на мысу огромного корабля Крестовой горы, а под тобой, далеко внизу, расстилается огромный городище, вроде Нью-Йорка. Общество здесь чрезвычайно приятное — профессора во главе с академиком Ольденбургом, известная поэтесса А. А. Ахматова...»

Отдохнув, Станиславский принял участие в санаторном концерте в честь наркомздрава Н. А. Семашко. Старый артист вместе с В. И. Качаловым и А. А. Яблочкиной сыграл сцены из пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты», в которой им был создан бесподобный образ Крутицкого. Память о Станиславском на Водах хранят его письма, газетные сообщения, воспоминания и, конечно же, «дорогие адреса» его курортных квартир.